КРАЕВЕДЧЕСКИЙ ПОРТАЛ

Видинеевский летний театр. Архивное фото

Рождение первого театра города относится к 70-м годам ХVIII века. В 1772 году на улице Голубиной (ныне Пушкина) в доме мензелинского воеводы ссыльными поляками была поставлена оперетта «Пан Бронислав». Играли они на польском языке. Однако вскоре им запретили давать спектакли.
В 80—90-х годах ХХ века на гастроли в Уфу приезжали несколько раз немецкие труппы. А в 1841—1843 годах сюда прибыла первая профессиональная труппа антрепренера Н. А. Соколова из Казани. Она состояла из 14 человек, репертуар был весьма разнообразен — и водевили, и оперы, и речитативы, и хор, и оркестр, и драматические сцены. Ставили «Ревизора» Н. В. Гоголя, постановка этой пьесы прошла с большим успехом и была встречена оглушительными аплодисментами! Сначала уфимцы охотно посещали спектакли, но затем сборы стали падать, и труппа покинула город.
В 1849—1850 годах Уфу посетила труппа Иванова, ставившая в основном водевили развлекательного характера типа «Аюбовного зелья». Гастроли, как отмечали «Оренбургские губернские ведомости» в № 50 за 1849 год; доставили уфимцам «немалое удовольствие». Публика получила истинное наслаждение от игры трех сестер Соколовых, средняя из которых обладала прекрасным звучным толосом, кроме того, запоминалась игра Максимовой, Литавкина и Петрова?
В 1856 году Уфу вновь посетила труппа Н. А. Соколова. На этот раз она ставила очень удачно выбранные водевили. Артисты: играли естественно, хорошо изучили роли, прекрасно передавали суть пьес зрителям, чем заслужили высокую оценку зрителей и рецензентов?
Своего театра, своей труппы и постоянного помещения для спектаклей в Уфе долгое время не было. Лишь в 1859 году в зале Дворянского собрания местные любители-артисты стали ставить спектакли, имевшие большой успех. Нужно отметить, что в сезон 1859/60 годов они поставили 17 пьес, из которых особой любовью и симпатией зрителей пользовалась пьеса Н. А. Островского «Доходное место».
Однако постоянного профессионального коллектива артистов в городе по-прежнему не было. Театры сдавались в аренду. В 1861 году по инициативе Софьи Александровны Аксаковой, жены Г. С. Аксакова, были собраны деньги на постройку деревянного помещения зимнего театра (три яруса с бельэтажем, ложами, галереей). Театр размещался в квадрате улиц Садовая; Ильинская, Телеграфная, Воскресенская (ныне Матросова, Валиди, Цюрупы, Тукаева). Стоимость билетов колебалась от 30 копеек до 5 рублей. Театр сгорел в 1868 году, и в 1876 году на этом же месте возвели новое двухэтажное здание театра по проекту архитектора Р. О. Карвовского. Наибольшую денежную сумму на строительство здания пожертвовал И. Ф. Базилевский (9 тысяч рублей), поэтому в его честь театр назвали Базилевским. О его открытии сообщалось в «Уфимских губернских ведомостях» за 1876 год: «Вечер 9-го мая ознаменован был приятным для уфимской публики событием — открытием вновь отстроенного театра, в котором был дан 1-й спектакль недавно прибывшей труппой г. Хотева-Самойлова. Открытие театра сопровождалось некоторой торжественностью. Перед началом спектакля сыгран был гимн «Боже, царя храни», на который вся публика откликнулась дружным и громким «ура», а затем был вызван публикой строитель театра, господин губернский архитектор Рудольф Осипович Карвовский, которого вся публика единодушно и тепло приветствовала продолжительными рукоплесканиями». Летний театр тогда находился в саду купца Блохина (ныне сад имени С. Т. Аксакова). Об этом театре отзывы были отрицательные, он напоминал горожанам тесный и грязный сарай! Но вскоре, в 1892—1893 годах, театры — и зимний, и летний, сгорели вновь. В 1894 году заводчик Видинеев, преемник Блохина, построил новое здание летнего театра, поражавшего своим великолепием. Там выступила будущая народная артистка СССР А. А. Яблочкина, игра которой оставила неизгладимые впечатления у уфимской взыскательной публики. Кроме того, шли спектакли оперной труппы Алмазовой, опереточной труппы Максимова и другие? Спустя два года, в 1896 году трактирщик Кляузников открыл ресторан, в котором был частный зимний театр, где с успехом играли «Без вины виноватые» и другие пьесы Н. А. Островского. Особенно запомнилось жителям города такое важное событие, как игра в составе драматической труппы великой русской актрисы Г. Н. Федотовой, исполнявшей главную роль в исторической драме Н. А. Островского «Василиса Мелентьева». В феврале 1897 года «Уфимские губернские ведомости» с восторгом писали: «Театр был полон, несмотря на бешеные цены. Успех, как и следовало ожидать, еще полнее...».
Газета «Уфимские губернские ведомости» регулярно помещала информацию о театральной жизни города Уфы, так в 1905 году, например, она сообщала: «4 декабря, в помещении соединенного собрания, на вновь отстроенной сцене, любителями драматического искусства дан будет спектакль. Поставлена будет оригинальная комедия-фарс из 3-х. действий, соч. И. К. Лисенко-Коныч: «Жены с того света, или Живые покойники».
В рубрике «Театр и зрелища» публиковались объявления о бенефисах актеров, в частности, такого рода: «Сегодня в пятницу состоится бенефис артистки нашей драматической труппы Евдокии Андреевны Долинской, Е. А. поступила на сцену в 1865 году в Казани и беспрерывно по сей день (имеется в виду до декабря 1905 года), несмотря на свои преклонные лета, служит любимому ей искусству. Нет почти провинциальной сцены, на которой за свою 40-летнюю деятельность, не подвизалась и всегда с успехом почтенная юбилярша... В бенефис, на сцене зала в д. Паритина, будет исполнена известная пьеса в 4-х действиях «Мещане», соч. М. Горького»?
В начале ХХ века спектакли в Уфе проходили летом в деревянном Видинеевском театре, зимой — в залах Большой Сибирской гостиницы и Дворянского собрания, на сценах «Общества взаимного вспоможения частному служебному труду» (ныне улица Мустая Карима, 38). В Большой Сибирской гостинице ежедневно по окончании спектаклей выступали «разнохарактерныя дивертисменты труппы Х. К. Скопинова». В «Уфимском обществе взаимного вспоможения частному служебному труду» функционировали в основном демократические любительские театральные кружки, ставившие пьесы Н. А. Островского и Н. В. Гоголя. Построил этот двухэтажный деревянный особняк на каменном цоколе купец первой гильдии Паршин в 1874 году, характерным для него было смешение стилей, сложная, замысловатая резьба. Он был очень удобен для театральных постановок, его с удовольствием посещали горожане, как видно из приведенной выше заметки из газеты «Уфимские губернские ведомости» о бенефисе Е. А. Долиной. Таким образом, современные театральные традиции сегодняшней Уфы возникли не на пустом месте.

Библиография:

Нигматуллина И. В. Уфа театральная / И. В. Нигматуллина // Старая Уфа. - Уфа : Белая река, 2007. - С. 212-214. - Библиогр. в сносках (7 назв.)

 

Гусь лапчатый и другие лица

В 1772 году ссыльные поляки сыграли в доме уфимского воеводы Никиты Модарова пьесу «Пан Бронислав» с пением и танцами. Небывалое зрелище произвело на зрителей огромное впечатление. Так началась в нашем городе история театра. Домашние спектакли ставились силами любителей, а в 1861 году появилось первое театральное здание, устроенное радением Софьи Александровны, супруги уфимского губернатора Григория Сергеевича Аксакова. Уфа видела многих выдающихся артистов на сцене театра в Видинеевском саду (ныне сад Аксакова), в доме Паршина (Дом офицеров), в Дворянском собрании, приезжавших на гастроли. Собственной постоянной труппы здесь не было, зато существовало Общество любителей музыки, пения и драматического искусства, спектакли ставились силами учеников народных училищ и гимназистов и даже рабочих.
В «Уфимских губернских ведомостях» можно прочитать о железнодорожном театре и тех постановках, которые шли на его сцене. Так, в октябре 1906 года газета писала:
«Пятого октября в железнодорожном театре шла драма Салова «Гусь лапчатый». Нам не приходилось ранее бывать на спектаклях в этом театре, и из любопытства мы отправились. Большая зрительная зала, с массою воздуха, покатым асфальтовым полом, производит хорошее впечатление; единственный недостаток состоит в том, что публике во время антрактов негде прогуляться, кроме прохода между рядами стульев и скамеек. Публику в громадном большинстве составляла молодежь обоего пола, не исключая и детей школьного возраста. Промежутки между действиями были заполнены музыкою военного оркестра. Сцена в театре, по своей величине и полной приспособленности, - лучшая в городе из зимних театральных помещений».
«Гусь лапчатый» был выбран, надо думать, из-за близости пьесы к гуще народной жизни. Рецензент особо не говорит ни об авторе, ни о содержании пьесы, полагая, видимо, что об этом все и так знают. Но мы-то не в курсе. Попробуем выяснить.
Имя Ильи Александровича Салова, из дворян Пензенской губернии, гремело в свое время по всей России. Он рано начал служить в канцелярии московского губернатора, что было связано с разъездами по России по делам «ревизских» сказок», потом был мировым судьей и земским начальником. По недостатку средств он не смог даже закончить гимназии, не говоря уже об университетском курсе, но литература его мощно манила, а служебная деятельность бесперебойно снабжала живыми впечатлениями.
Печататься Салов начал с 1850-х годов. Его повестями, рассказами, романами зачитывались, их переводили на иностранные языки - немецкий, французский, английский. Интеллигенция видела в них отражение народного характера и вскрытие социальных язв, читатели из народа - близкие им картины тяжелой жизни простых людей и насмешки над богатеями и аристократами. Он много сотрудничал с «Современником», «Отечественными записками», с журналом «Время» под редакторством Салтыкова-Щедрина и много почерпнул из общения с ним. Взять хотя бы говорящие фамилии его героев по примеру «Истории одного города».
К драматургии обратился в более поздние годы, нередко приспосабливая для сцены свои прозаические произведения. Таким был и «Гусь лапчатый». Главный герой пьесы кабатчик Облопошев, ставший правдами и неправдами крупным землевладельцем, в полном соответствии с популярным и ныне фразеологизмом был и пройдошистым, и плутоватым, хитрил, изворачивался, обманывал.
Разбогатев, он желает жить по-барски и обзавестись благородной женой, а прежнюю, слишком простую, выселяет в подвал. Изо всех сил он пытается научиться изысканным манерам, старается изъясняться умными словами, поглядывая, правда, в записную книжку, чтобы чего-нибудь не перепутать, и, конечно, ошибается, говоря, например, «меланхолический» вместо «мифологический»,
Облопошев делает предложение сельской учительнице «благородного происхождения» в таких словах:
- Точно-с, сознаюсь, старенек я для вас, но я еще не перестарок. Не подхожу я к вам и по происхождению. И это верно-с. Но зато я богат, Елена Петровна. Прежде Дубарово-то вашему роду принадлежало, а теперь оно принадлежит мне.
Но под конец он попадает в руки еще более ловкого проходимца. Разоренный, разбитый параличом «гусь лапчатый» умирает, вызывая вдруг сочувствие зрителей и, как пишет рецензент, «слезы на глазах».
Роль Облопошева в спектакле железнодорожного театра исполнил Алексеев, роль адвоката, который обвел Облопошева вокруг пальца, - Зенкевич. Разорившуюся старуху-аристократку играла Ярославцева, учительницу - Симская, смешную и жалкую всеобщую приживалку - Токарева. Тут же присутствовали никчемные сын и дочь Облопошева. В общем, драматург всех высмеял, за малым исключением. Актеры с переменным успехом пытались соответствовать.
В целом рецензент остался доволен. Он похвально отозвался об устройстве театра и выборе пьесы, дружном ансамбле актеров-любителей, о пользе такого рода развлечений для рабочей аудитории.
«Театр, находящийся на станции «Уфа», в ведении мастерских Самаро-Златоустовской железной дороги, в котором исключительно играют любители, производит на посетителя весьма приятное впечатление и, прежде всего, от самих любителей драматического искусства.
Надо отдать справедливость всем лицам, принимающим горячее участие в этом симпатичном и полезном деле. Цель подобных развлечений дает возможность объединять все слои общества железнодорожного элемента и, тем самым, получить одну семью уравновешенную, независимо от положения, носящего служебный характер. Вы видите здесь и слесаря, и токаря, и самого начальника местных мастерских».
Вот только отсутствие извозчиков до города его порядком разочаровало. «В хорошую, светлую ночь, какова была вчерашняя, и в такую сухую погоду, это приятная прогулка, но каким образом возвращается в город в грязные и темные осенние ночи публика - мы не знаем; вероятно, это сопряжено с большими затруднениями и опасностью».
Анна Маслова.

Библиография:

1. Маслова А. Гусь лапчатый и другие лица / А. Маслова. - Текст : непосредственный // Уфимские ведомости. – 2019. – 5 сент. – С. 21: фот.
2.  Маслова А. Гусь лапчатый и другие лица / А. Маслова. - Текст : электронный // Уфимские ведомости. – 2019. – 5 сент.  - URL: http://vedomosti102.ru/chetverg/3457-gus-lapchatyy-i-drugie-lica.html(дата обращения: 28.05.2020)

В театре Господа Бога

Сто лет назад всеобщее поклонение Мельпомене не обошло и провинцию

 

Желание самовыразиться, проявить свои таланты, изобразить что-нибудь эдакое свойственно людям разных национальностей, различных эпох. Особенный всплеск интереса к драматическому и вокальному искусству в России пришелся на XIX — начало XX веков. До 1861 года, пока не отменили крепостное право, даже не слишком богатые помещики могли позволить себе хор или труппу актеров из крепостных. По городам и весям гастролировали самодеятельные и профессиональные артисты: от примитивных ярмарочных шутов-скоморохов до известных трагиков и певцов с мировым именем. Мода на театр, поэтические салоны или драмкружки не обошла стороной и Уфу.
Накануне
Еще до Первой мировой войны, в 1912 году, моя бабушка, а тогда мама троих детей, Вера Николаевна Кулакова-Фадеева, была приглашена на литературно-музыкальный вечер, который организовали Леонид Сергеевич Калмацкий и его сын Леонид. Компания собиралась в доме на Пушкинской улице, недалеко от Видинеевского сада (ныне сад имени Сергея Аксакова), где Калмацкие снимали первый этаж старинного деревянного особняка.
Мой дед Александр Андреевич Фадеев являлся большим поклонником искусств, в частности поэзии, хорошо играл на гитаре, пел вполне приличным лирическим тенором романсы и шутливые куплеты. Он уже неоднократно бывал в семье Калмацких, хвастался в обществе тем, что его супруга Вера Николаевна — прекрасная пианистка и стихи читает «аж до слез пронзительно». Супруги прихватили с собой домработницу Нюру, которая помогала нести концертное платье Веры Николаевны и саквояж с другими необходимыми аксессуарами.
К сожалению, информацией о семье Калмацких я не располагаю, а сведения о драматических постановках и всевозможных тематических вечерах, которые проводились у них регулярно, черпаю из дневников моей бабушки и рассказов отца и тети Нины. Любители театра составляли план на ближайшие полгода, два раза в неделю собирались на репетиции и ежемесячно устраивали спектакль-концерт, который могли посетить все желающие. Летом декорациями служил большой фруктовый сад, куда выносили стулья и скамьи, а сама сцена примыкала к черному входу дома. Зимой помещение зала расширяли за счет открытых в соседние комнаты дверей.
Дебют Веры Николаевны у Калмацких прошел успешно. Она исполнила на рояле несколько произведений Шопена, на два голоса с Александром Андреевичем спела романс на стихи Н. Грекова «Погоди! Для чего торопиться?» и получила небольшую роль в комедии одного из участников местного драмкружка Николая Снегирева «Ноев ковчег». Из той дореволюционной труппы драмкружка на фотографии конца 20-х годов только четверо: в первом ряду в светлом платье моя бабушка Вера Николаевна, во втором ряду крайняя слева Ксения Глебовна Беркович, второй справа, заложив руку за борт пиджака, сын Леонида Сергеевича — Леонид Леонидович Калмацкий и в последнем ряду слева (анфас) Алексей Алексеевич Беркович — очень умный, образованный человек, артист с широким амплуа, прекрасным баритоном и безупречной дикцией. Алексей Алексеевич был приятелем моего деда, некоторое время они вместе работали в банке.
«Уж ты плачь ли, не плачь...»
После Первой мировой войны семейная жизнь бабушки и дедушки все чаще омрачалась размолвками. Александр Андреевич то уходил из семьи, то вновь возвращался. Как ни странно, объединял их драмкружок, где они успешно соединяли свои таланты пианистки и певца на радость ценителям искусства. С какой-то отчаянной экспрессией исполняли они «Нелюдимо наше море...» на стихи Н. Языкова. У Веры Николаевны глаза в эти минуты блестели искрами дерзкого отчаяния, а у ее супруга выступали слезы умиления.
Репертуар самодеятельного театра составляли небольшие сценки, концертные номера, реже — пьесы А. Островского. Особенным успехом пользовалась комедия «На всякого мудреца довольно простоты», где роль Глумова блестяще исполнял Беркович, гадалку и предсказательницу Манефу — Вера Николаевна, а на роль Машеньки пригласили недавнюю гимназистку Ксению Глебовну. Долгие прогулки после репетиций по ночной Уфе не прошли даром: между Алексеем Алексеевичем и Ксенией завязался роман; вскоре молодые обвенчались.
Тем временем революционные события вносили сумятицу и неопределенность в жизнь россиян. Мой дед, демобилизовавшись в марте 1918 года, надел косоворотку и легко вписался в условия новой жизни. Бабушка категорически не приняла советскую власть и в конце 1918 года уже с четырьмя детьми пыталась уехать за границу, но в дороге все заболели тифом, двое младших детей умерли. В Уфу вернулись весной 1919 года втроем. В городе колчаковские войска только что выбили отряды красных. Кругом разруха, голод, перестрелки. Чудом удалось найти жилье у знакомых на улице Бекетовской (ныне ул. Мустая Карима). Вера Николаевна, имея опыт сестры милосердия в годы русско-японской войны, смогла найти работу на фельдшерском пункте, обслуживающем Цыганскую поляну.
«Я помню старый дом»
В начале июня 1919 года в Уфе в очередной раз сменилась власть. Опять началась стрельба, грабежи, проблемы с продуктами. Удивительно, но драмкружок, претерпев кардинальные перемены, продолжил свое существование и при Советах. Пришли новые эстеты, поклонники муз, а кто-то, увы, навсегда покинул сцену бытия. На улице среди бела дня на Калмацкого-старшего напали грабители, оглушили, забрали чемодан со старинной посудой XVIII века, который он нес в скупку. Сердце старика не выдержало. А Калмацкий-младший женился на очаровательной Зинаиде Осиповне (на фото она в темном платье в первом ряду рядом с Верой Николаевной), сумевшей поднять уровень мастерства самодеятельных актеров на новый, более высокий. Впрочем, и сам драмкружок превратился в театр «ЛеоЗи», по начальным буквам Леонида и Зинаиды Калмацких.
Сменились места жительства наших действующих лиц, их профессии. Неизменным оставались дружеские встречи, репетиции, выступления, которые теперь проходили под ненавязчивым наблюдением соответствующих органов. К визитам молодых людей в полувоенной форме, бесцеремонно входящим в квартиру Калмацких, уже привыкли. Супруги жили в доме на улице Гоголя, где они занимали две большие комнаты и уютный сарайчик, в котором хранились костюмы и примитивные декорации. Это не совсем желанное новоселье отметили супом из лошадиных мослов и крапивы. Вера Николаевна принесла флакон спирта и несколько картофелин. Из закуски на столе были соленые грибы и огурцы. В память о былом каждый из присутствующих исполнял что-либо по своему усмотрению. Леонид Леонидович с ностальгической болью, аккомпанируя себе на гитаре, спел романс «Затворница» на стихи Я. Полонского:

«В одной знакомой улице
Я помню старый дом...»

Все прошло спокойно, но на следующий день за Калмацким пришли два вооруженных красноармейца и предложили «пройти для дачи объяснений» в ЧК. «Далеко бежать собрались, гражданин?» — полюбопытствовал остроносенький мужичок в тужурке. — «Никуда не собираюсь. С чего это вы решили?» Мужичок переложил несколько мелко исписанных листочков из папки ближе к свету лампы. — «Вот, извольте... «Она твердила мне о жизни неизведанной, о дальней стороне... Она, дрожа, шептала мне: «Послушай, убежим!» — «Помилуйте! Это же стихи Полонского! Романс! Ну, приходите к нам на концерт!» — Леонид Леонидович был просто потрясен глупостью представителя власти и, сознавая трагикомизм ситуации, напел чекисту слова. Цензор почесал кончик носа, сделал пометку на листочке и уточнил: «Полонский-то ваш — эсер?» — «Он умер беспартийным в прошлом веке.»
«Слов забытых дальний ропот...»
Калмацкий с юмором описал свое пребывание в ЧК, но артисты «ЛеоЗи» сделали вывод: нужно быть осторожнее.
6 июня 1924 года, пятница. Эта дата отмечена и в дневнике моей бабушки, и в дневнике ее, тогда 18-летней, дочери — сестры моего отца — Нины как «черная пятница». На репетицию театра мой дед Александр Андреевич пришел с молодой женой Валентиной — дамой с внешностью богини, модно, но вульгарно одетой. Молодожены были веселы, игривы, угощали всех домашним печеньем и леденцами. В перерыве Александр Андреевич сымпровизировал что-то на гитаре, а потом, встав на одно колено и обращаясь к Валентине, прочел стихотворение Сергея Рафаловича:

«Слов забытых дальний ропот;
Ветра плач в трубе.
Сердца стук, тревожный шепот
Мыслей о тебе» и так далее.

Вера Николаевна побледнела и отошла к окну. И тут с кресла поднялся мужчина, молча посещающий репетиции уже третью неделю. Оказалось, он до безобразия пьян. Пенсне повисло у него на одном ухе, рубашка неопрятно расстегнута, и видна волосатая грудь. Он икнул, почесался и, покачиваясь, направился к Александру Андреевичу. Будучи на полголовы выше моего деда, неизвестный гражданин как-то панибратски прихватил его за локоть и что-то зашептал в ухо. «Вы что себе позволяете?! — Александр Андреевич резко отстранился от него и бросил взгляд на Валентину. Потом, подхватив свою новую супругу под руку, с оскорбленным видом покинул дом. Воцарилась тишина. Таинственный незнакомец поправил пенсне и совершенно трезвым голосом отрекомендовался: «Федор Эмильевич Толле. (На фото он в третьем ряду второй справа). Простите этот маленький спектакль, но мне показалось появление гражданина с дамой не слишком строгих правил в приличном обществе бестактным.» Ксения Глебовна кокетливо поправила свою прическу и несколько наигранно воскликнула: «Ах, господа, простите меня, пожалуйста! Но инкогнито Федора Эмильевича я сохраняла по его просьбе. Дело в том, что месяц тому назад вечером, когда я шла на репетицию, за мной увязались двое подозрительных мужчин. Я увидела прилично одетого господина с охапкой сирени в руках и попросила проводить меня. Он любезно согласился. Расставаясь, представился и подарил сирень. Я пригласила его на наши занятия... А дальше вы сами все знаете. Федор Эмильевич тихо сидел в уголке и был самым благодарным зрителем наших творческих затей.»
«Ямщик, не гони лошадей!»
Жизнь частенько преподносит такие закрученные сюжеты, что не снились и писателям приключенческих романов. Мы уже никогда не узнаем, по своей ли инициативе человек с редкой фамилией Толле попал в театр «ЛеоЗи» или же «мужичок в тужурке» поручил приглядывать ему за вольнолюбивыми артистами как более культурному и проницательному сотруднику, дабы не попадать впросак из-за элементарной малограмотности.
Судя по военной выправке, владению иностранными языками и утонченной деликатности, Федор Эмильевич был из дворян, но после революции о своем благородном происхождении лучше было забыть. Служил он в отделе НКВД, который впоследствии стал называться научно-техническим. В театре проявил себя в амплуа трагика, великолепно изображал сумасшедших и пьяниц. Но особенно притягательным был образ Толле в жестоких романсах и игре на скрипке. Инструмент в его руках пел, разговаривал, жил какой-то своей, отдельной от музыканта жизнью. Особенно трогательным был момент, когда по окончании концерта Федор Эмильевич с благодарностью целовал деку скрипки и низко склонял голову.
Однако имелся у Толле еще один интересный пунктик. Он безусловно проявлял внимание к Ксении Глебовне. Это ни в коем случае нельзя было назвать ухаживанием, а тем более навязчивой опекой. Между супругами Беркович существовали редкая гармония, сердечное взаимопонимание и доверие, но... Когда Федор Эмильевич басовым баритоном выводил: «Мне некого больше любить; ямщик, не гони лошадей!» и старательно уводил взгляд от сидящей поблизости Ксении Глебовны, она вдруг начинала искать глазами своего супруга и виновато улыбалась.
«Не говори, что сердцу больно»
Как ни странно, но возвращение моего деда Александра Андреевича в «ЛеоЗи» произошло раньше, чем ожидалось. Нет, Валентина больше не сопровождала его на репетиции, но изредка в качестве зрителя приходила на спектакли. Ниночка — любимица отца — стала связующим звеном между бывшими супругами Фадеевыми. Ей удалось выстроить прекрасные отношения и с Валентиной — женщиной своенравной, взбалмошной, но хорошей рукодельницей, способной шитьем и вышивкой прокормить себя в трудное время, и с отцом, решившимся на резкий поворот в своей жизни.
Во второй половине 20-х годов Александр Андреевич уже не столь активно принимал участие в жизни театра. Вера Николаевна, наоборот, искала утешение в игре, пытаясь прожить на сцене те счастливые моменты, которые не удалось прочувствовать в кутерьме послереволюционных событий.
Репертуар приходилось корректировать, считаясь с определенным политическим моментом. В стране усилилась борьба с контрреволюционными элементами, мещанством, безыдейностью, пошлостью. Мещанством называли все, что до революции было предметом быта, элементарного удобства: мода, одеколон, начищенные штиблеты, кружевной носовой платочек и даже культура общения.
Разговоры за столом стали менее откровенными, страсти на сцене не столь яркими. Несколько человек театра «ЛеоЗи» просто исчезли из Уфы. Пропадать стали не только отдельные граждане, но и семьи. Как-то в конце 20-х годов руководитель труппы Калмацкий предложил всем сфотографироваться на память. Из двадцати трех человек основного состава пришли только семнадцать. Вскоре, как гром среди ясного неба... Арестовали автора пьес весельчака-балагура Николая Снегирева, потом супругов Беркович. Откуда-то стало известно, что два брата Алексея Алексеевича служили у Колчака и бежали за границу. Концерты прекратились, артисты собирались раз в неделю попить чай, обменяться мнениями. Тягостное ожидание прерывалось празднованием чьих-либо именин, но и эти посиделки проходили, как вспоминала Вера Николаевна, «вполголоса, с болью в сердце».
Последний акт
Как рассказывал впоследствии мой отец, они со старшей сестрой Ниной изредка приходили встречать маму после репетиции. В тот поздний осенний вечер к ним присоединился Федор Эмильевич. Моросил мелкий холодный дождь. Толле галантно держал зонт над головой моей бабушки и говорил что-то о превратностях судьбы. «Вера Николаевна, простите меня, но я вынужден предостеречь вас... Вы слишком категорично высказываетесь о ситуации в России, о порядках в городе. Это опасно.» — «Ах, господин Толле! В моем возрасте самая большая опасность — заработать радикулит на холодном ветру. Оставим страхи нашим врагам.» — «И все-таки... уважаемая Вера Николаевна, будьте благоразумны!».
Кто знает, может, именно этот разговор помог Федору Эмильевичу принять определенное решение. Прошло несколько дней. Последние листья облетали с деревьев и тревожно шелестели во дворе дома на Бекетовской. Ниночка вышивала, Вера Николаевна что-то писала в дневнике. Раздался робкий стук в окно. Старая домработница Нюра пошла открывать дверь. На пороге стояла укутанная в шаль, продрогшая Ксения Глебовна. «Откуда вы, голубушка?!» — Вера Николаевна бросилась навстречу исхудавшей, полураздетой женщине. — «Меня прислал к вам Федор Эмильевич. Сказал, что вам я могу довериться вполне. Спрячьте меня на время.» — «Как вам удалось освободиться? Где Алексей Алексеевич?» — «Алеша расстрелян. Мне помог Толле. В ближайшее время он сделает документы и отправит меня в Баку. Там у него старенькая мать. Больше у него никого нет. Жена и дочь умерли от тифа.» Ксения Глебовна говорила короткими, отрывистыми фразами, словно ей не хватало воздуха.
На следующую ночь опять раздался стук в окно. Вера Николаевна не сразу узнала Толле, скрывавшего лицо под капюшоном. Он привез документы для Беркович и деньги. «Ксения Глебовна, на улице ждет пролетка. Немедленно вас доставят к надежным людям и в ближайшие дни посадят на поезд. Прощайте!» — «А как же вы?» — «Мне нужно закончить дела. Я приеду на Рождество. Непременно приеду!»
На другой день Нюра, вернувшись с базара, рассказывала Ниночке, что на Малой Казанской (ныне ул. Свердлова) застрелили какого-то чекиста. Что, дескать, никакой он не чекист оказался, а бывший юнкер, который помог бежать из тюрьмы знакомой барыньке. Его самого арестовывать пришли, он в окно сиганул, убежать хотел, да не успел. Во дворе подстрелили... как куропатку. Бабы ходили смотреть. Тело уже увезли, а на веревках прострелянные белые простыни сушатся... И все в кровище!
Нина и мать переглянулись. Вера Николаевна закрыла лицо руками и застонала.
Из дневника моей бабушки: «19 октября 1930 года. Воскресенье. Вечером, не сговариваясь, собрались у Калмацких. На столе жареная картошка с луком, сало, водка. Зинаида Осиповна достала из футляра скрипку Толле, провела рукой по струнам: «А прошлое кажется сном...» Леонид Леонидович взял несколько аккордов на рояле. Вдруг погас свет. Пока искали свечи, кто-то продекламировал Гумилева:

«Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога,
Все мы — смешные актеры
В театре Господа Бога.»
Странно... я не узнала голос. Зажгли свечи. Все молчали. Только дождь навязчиво стучал в окна.»
Автор: Галина ФАДЕЕВА

Библиография:

1. Фадеева Г. В театре Господа Бога / Г. Фадеева. - Текст : непосредственный // Республика Башкортостан. – 2019. – 19 дек. – С. 6-7: фот. 
2. Фадеева Г. В театре Господа Бога / Г. Фадеева. - Текст : электронный // Республика Башкортостан. – 2019. – 19 дек. – URL: https://resbash.ru/articles/kultura/v-teatre-gospoda-boga/(дата обращения: 28.05.2020)